Эдна О`Брайен - Деревенские девчонки

Из спальни мы вышли последними. Староста из старших воспитанниц выключила свет. Было ещё довольно темно, и мы собрались в кучку, пробираясь незнакомым ещё путём по коридору и вниз по ступенькам деревянной лестницы, ведущей в залу для отдыха. Когда мы шли по усыпанной песком дорожке к часовне, на монастырских деревьях запели птицы. Они напомнили нам всем одну и ту же вещь. По сравнению с монастырём наш дом был не таким уж плохим местом.

Когда мы вошли в часовню, служба уже началась, поэтому мы опустились на колени на специальный коврик неподалёку от двери, но для нас не оказалось места на скамьях, чтобы присесть.

– Теперь у нас будут колени, как у служанок, – прошептала Бэйба.

– Это как?

– Что-то вроде профессиональной болезни. Это бывает у всех монахинь от стояния на коленях.

Одна из старших воспитанниц повернулась к нам и выражением лица дала понять, что мы не должны разговаривать. Во время службы мои мысли были далеко от молитв. Я разглядывала перхоть на форменных платьях воспитанниц, лучи солнца, падавшие сквозь витражные окна, тени от коленопреклонённых монахинь. Некоторые монахини стояли на коленях сгорбившись, другие навытяжку, более пожилые монахини позволяли себе присаживаться на пятки. Я подумала, смогу ли когда-нибудь научиться узнавать их по их спинам. Служила тоже монахиня. Было забавно слышать её звонкий голосок, отвечавший священнику на латыни.

Её звали сестра Мэри, а священника отец Томас. Об этом мне сказала Цинтия на обратном пути.

– Ты новенькая. Тебе здесь нравится? – спросила она, провожая нас по лестнице. На Бэйбу она не обращала никакого внимания.

– Это просто ужасно, – созналась я.

– Ты привыкнешь. Здесь не так плохо.

– Но я так скучаю.

– По кому? По маме?

– Нет. Она умерла.

– Бедная, – сказала она, обнимая меня за талию. Она пообещала мне своё покровительство.

Старшие девушки всегда опекали новеньких, и Цинтия тоже намеревалась взять надо мной шефство. Мне она понравилась. Это была высокая девушка с соломенно-жёлтыми волосами и живыми карими глазами. Под форменным платьем у неё обрисовывалась высокая грудь. Ни одна девушка в монастырской школе не решалась носить платье в обтяжку. Но Цинтия отличалась от всех нас тем, что была наполовину шведкой, а её мать лишь недавно приняла католичество.

После молитвы мы делали зарядку во дворе монастыря, обращённом к улице. С трёх сторон его ограничивали стены школьного здания, а с четвёртой отделяло от улицы лёгкая ограда. Изнутри рядом с оградой была стойка, где приходящие ученицы оставляли свои велосипеды. У приходящих учениц в городе были семьи, и они лишь утром приезжали в школу, а вечером возвращались домой. Цинтия сказала мне, что все они были очень обязательными. Она имела в виду, что они всегда были готовы тайком опустить письма в городе или принести купленные в магазине сласти.

– Руки вперед. Достать носки. Колени не сгибать, – командовала сестра Маргарет.

Было слышно, как хрустят колени и как учащается дыхание учениц. Семьдесят ягодиц периодически вздымались к небу, а у меня перед глазами мелькали нежно-белые тела девушек, стоявших передо мной. Полоски их белых тел от верха чёрных чулок и до начала трусиков.

– Боже мой, да это почище, чем в армии, – сказала мне Бэйба. Её голос шёл откуда-то снизу и сбоку, потому что наши головы были в этот момент едва ли не у земли.

– И так вот зимой и летом, – произнесла девушка рядом с нами.

– Пожалуйста, не разговаривайте, – велела сестра Маргарет.

Она стояла, вытянувшись на носках, и считала до десяти. И пока мы все так стояли, по улице прошёл, насвистывая, мальчишка с молочными бидонами в руках. Его свист показался нам нежнее звуков флейты. Нежнее, потому что он даже не мог представить себе, насколько счастливее он сделал нас. Нас всех. Он напомнил нам о том, как мы все жили дома. Мы отправились завтракать.

На завтрак были чай и хлеб с маслом, да ещё на тарелке каждой девушки лежал кусочек джема величиной с орех. Мы стали оживлённо разговаривать друг с другом.

– Спасибо тебе за пирог, – поблагодарила меня девушка, сидевшая против меня за столом. У неё были чёрные волосы, чёлка и бледная, покрытая веснушками кожа.

– О, так это ты? – сказала я.

Она была милая. Не то чтобы хорошенькая или яркая, отнюдь нет, но милая. Как сестра.

– Ты откуда? – спросила она, и я ответила.

– Я получила стипендию, – добавила я.

Пусть уж лучше она узнает это от меня самой, чем от Бэйбы.

– Да ты, стало быть, просто гений, – сказала она, нахмурившись.

– Вовсе нет, – возразила я.

Но тем не менее мне пришлась по сердцу ее похвала. Она как-то согревала меня изнутри.

– Меня должны навестить в воскресенье. Тогда у нас будет вдоволь пирогов и других вкусностей, – добавила я.

Мне очень хотелось сказать ей что-нибудь приятное, потому что она была моей ближайшей соседкой по спальне и, как мне показалось, сладкоежкой, но тут вошла сестра Маргарет и захлопала в ладоши.

– Прошу тишины, – объявила она.

Мне показалось, что её слова остались в трапезной, повиснув над нашими головами. Она стала читать нам вслух текст из духовной книги. Это было история святой Терезы, и в ней говорилось о том, как она, работая в прачечной, нарочно подставляла глаза под мыльную пену для умерщвления плоти.

– Не подставляйте ваши глаза под мыльную пену, – тихонько пробурчала Бэйба себе под нос, а я испугалась, как бы её не услышали.

– Я готова выпить лизол или ещё какую-нибудь дрянь, чтобы только выйти отсюда, – сказала она мне, когда мы выходили из трапезной.

Один человек у нас в городке отравился таким образом. Сестра Маргарет прошла мимо нас и послала нам укоризненный взгляд. Но она едва ли слышала, о чём мы говорили, иначе мы бы туг же вылетели из монастыря.

– Я предпочла бы быть протестанткой, – сказала Бэйба.

– Но и у них есть свои монастыри, – вздохнув, ответила я.

– Может быть, не такие, как наша тюрьма, – тоже вздохнула она.

В глазах у неё стояли слёзы. Мы поднялись по лестнице в спальню, и на лестничной площадке меня уже поджидала Цинтия.

– Это тебе, – она протянула мне картинку-украшение для молитвенника и быстро убежала.

На обороте картинки – сцены из Священного писания – красными чернилами было написано: «Моей новой милой подруге от любящей её Цинтии».

– Подобные сантименты вызывают у меня изжогу, – презрительно усмехнулась, проходя мимо меня, Бэйба. Она вошла в спальню, не сняв ботинки.

После того как мы прибрали постели, сестра-послушница осмотрела наши волосы.

– Это перхоть. У меня только перхоть, – испуганно твердила я, беспокоясь, не приняла бы она её за что-нибудь другое.